Посмотрите на птиц небесных...

Оливье Мессиан (Olivier Messiaen)
(1908-1992)

Может быть и у Вас бывало так? Вспомните: Вы включаете телевизор и застаёте на канале Культура последние десять минут передачи про какого-то непонятного человека. Звучат слова "великий", "гениальный", "реформатор", "основоположник", а между тем его имя Вам ровным счётом ничего не говорит – никаких ассоциаций. Вы начинаете подозревать, что всё это неспроста, звоните другу и, как бы невзначай, спрашиваете, не слышал ли он такого имени. "Как!" – кричит друг, – "Ты его не знаешь?!" Вам неловко и любопытно, Вы спешите замять тему и решаете про себя при первой же возможности бежать в библиотеку или куда-то ещё и срочно догонять всё цивилизованное человечество.

Примерно так я впервые услышал о Мессиане. Услышал от композиторов, студентов Консерватории, которые были необыкновенно увлечены этим Мессианом, почти бредили им, упоминали через слово. Ни до того ни после мне не попадались люди, так увлечённые, скажем, Бахом или Шостаковичем. Бывают, конечно, на свете баховеды, встречаются моцартоведы (это официальные названия теоретических специальностей, а не глупая шутка), но эти не были "-ведами", они просто были очень увлечены. Характерный блеск в глазах и некоторое придыхание в голосе ни с чем не перепутаешь – так выглядят люди с внутренней тайной – заядлые толкинисты или мастера игры в шахматы. Ужасно интересно: что же это за Мессиан такой, что за волшебник, если он способен так околдовывать начинающих творцов, мастеров музыкального дела?

Поэтому я направился на первый же концерт, где обещали играть Мессиана. И – удивительная оказалась музыка. Удивительный человек. Некоторые считают, что четверть всей музыки ХХ века написал он, и ещё четверть – его ученики и последователи. Его творчество протянулось от самого начала века до самого его конца. Он успел поспорить с импрессионистами, упрекнуть их в излишней изобразительности и создать другую, свою музыку. А потом, десятилетия спустя, критиковал Шёнеберга с его "вычислениями" и экспериментировал с подражаниями природе. Слишком классичный для авангардистов и слишком необычный для консерваторов, он стал для нового искусства чем-то вроде ствола, конечно, не единственного, но очень важного. Ствола, которого иногда становится не видно за свежими листьями, но который невозможно не заметить, оказавшись с ним рядом, настолько он непоколебим и крепок.

Музыка Мессиана росла и питалась от многих стихий, но есть две главных – и именно эти две делают её необычной и узнаваемой. Стихия первая – католическая вера. Мессиан был ревностным католиком, человеком, глубоко погружённым в религию, мистиком, мыслителем. Его часто сравнивают с Бахом – потому отчасти, что трудно найти среди композиторов другого, столь исполненного мыслей о Боге, – и всегда напоминают при этом, что Бах был протестантом. Мне, если честно, странно думать об этих двоих в понятиях религий и конфессий, всё не перестаёт казаться, что у людей искусства другой Бог – они будто находят какие-то свои пути, приходя к Нему самостоятельно, минуя обычные церкви, практики, обряды... Бах и Мессиан звучат в одном концерте как на одной молитве этому миру или этой жизни – хотя их церкви веками боролись друг с другом, жгли и резали, противоречили и воевали. А эти не противоречат. Они будто видят сверх того. Каждое произведение Мессиана несёт частицу веры, упования, восхищения гармонией Вселенной. Частицу любви, наверное, хотя звучит достаточно претенциозно. Любви непонятно к чему, вероятно – ко всему. Если Вы увидите имя Мессиана на афише концерта органной музыки – попробуйте сходить. Скорее всего Вам исполнят какую-нибудь из его религиозных вещей, может быть одну из медитаций.

Между прочим, слово "медитация" далеко не случайно – Мессиан очень увлекался древними музыками, древними ритмами – музыкой античной Греции, индийскими классическими импровизациями... В этом преимущество настоящего художника – он может видеть сквозь крепостные стены собственной культуры и собственных традиций, порой сталкивая несовместное. В своей голове, в своём сердце, а если повезёт – то и в своих произведениях. Мессиану в этом "повезло". Мелодии и ритмы чуть ли ни всех народов – хоть раз, но появились в его произведениях. Кажется, меня и самого уже тянет на блеск в глазах и придыхания. А что поделать, если это действительно чудный дар – лететь над миром, выхватывая из него то, что никогда не соединилось бы само, – а потом составлять вместе, неожиданно находя сходство в противоположном и поражая этим всех...

Стихия вторая – звуки природы. Мессиан очень любил птиц, любил страстно и знал о них всё, потому что почитал их первыми и лучшими музыкантами на Земле. Он различал на слух пение сотен пернатых из самых разных уголков планеты. Он знал точно, кому принадлежит та или иная рулада, в каком настроении дрозд, её исторгнувший, и что именно он имел в виду... Он писал статьи, в которых сравнивал пение птиц одного вида из разных районов Франции или живущих в лесу и в городе. Пытался понять эти отличия и найти в них какой-то смысл... Может быть это не было бы нам так интересно, но он был композитором, а не орнитологом, – и записывал всё услышанное нотами. Он искал у птиц тем для своих произведений, вольно передавая и преломляя их голоса, их настроения, а может быть и чувства или мысли – кто знает...

Есть такое хорошее, но умное слово – монодия. Если объяснять вольно – это мелодия, звучащая совсем или почти в одиночестве, но при этом достаточная для того, чтобы наполнить Вас собой. Это мелодия, которая не лежит на аккомпанементе, как на ложе, не вплетается в него подобно плющу, а сама парит в воздухе, удерживая на себе немногие звучащие ей в помощь или существующие лишь в Вашем воображении аккорды. Колыбельные песни матерей какого угодно народа или партиты для струнных Баха – пожалуй, лучшие примеры музыки этого склада. Мессиан очень любил монодию, он писал ею, как универсальным голосом природы – ведь именно так поют люди и именно так говорят птицы...

Другое творение Божье, одинаково хорошо заметное и в биографии Мессиана и в его музыке – горы. По крайней мере мне, равнинному жителю, так кажется... Он провёл в горах детство, когда его семья переживала там первую мировую войну. Человек не может забыть дыхания и света гор, если раз почувствовал его. Наверное и Мессиан что-то поймал там, на высоте, на земле близкой к небу, потому что много позже он сравнивал горы с храмом, огромным и величественным, возносящимся ввысь, и возносящим ввысь человека, в него пришедшего... Это органная музыка – музыка вертикалей, музыка затаиваемого дыхания и бьющегося сердца...

И однако же не надо представлять себе седого старика-скитальца с Евангелием и лирой – Мессиан не был монахом или служителем церкви, не превращал свою жизнь в одну огромную молитву. Это за него делала его музыка. А он писал статьи на самые разные темы – от теории поэзии до биологических теорий, составлял каталоги птиц со сценками из их жизни для фортепиано в четыре руки, сочинял слова для собственных вокальных циклов, был профессором Парижской консерватории и больше сорока лет читал курсы по теории и истории музыки, которые стали чуть ли не самыми известными теоретическими музыкальными курсами в мире... Талантливый это был человек – черпавший себя из двух стихий...

Правда, если честно, кажется, что это только для нас стихий две. Для него существовала лишь одна. Единый океан прекрасного и совершенного, океан звуков, идей, движений души, который окружал его со всех сторон и из которого он пел, сколько успевал. Тут впору задуматься – ведь этот океан должен быть и вокруг нас, повсюду, куда только ни брось взгляд, или неужели же Мессиан так ошибался? Или что-то изменилось? Вряд ли... Вопрошаю себя, как давно я в последний раз слушал птиц – и стыдно ответить. Очень уж давно... И как всегда после рассказа о хорошем человеке, кажется – что-то не так. Жаль только, что блеск глаз так быстро проходит...

весна 2001