Две теории

Рихард Вагнер
(1813-1883)

Итак, дорогой читатель, хочу опять поведать тебе о муках и терзаниях очередного гения-новатора. Не везёт им, гениям-новаторам, не сидится им у тёплых каминов (телевизоров, мониторов), лезут куда-то, всё им чего-то надо, всё что-то хотят сказать, докричаться, достучаться, донести. А никто их, гениев, не понимает. Это так обычно, так естественно. И правда – как отличить гения от множества сумасшедших, не менее одержимых своей идеей, которые ничуть не менее странны, ничуть не менее гонимы? Глупый вопрос – жестокий ответ – время всё расставляет по местам. Впрочем, это очевидно, это не мысль даже...

А ведь бывает ещё и так – выскажет гений одну идею, гениальную, а рядом другую, бредовую. Да ещё и обидную, предположим. Что тут начнётся!.. Споры, обсуждения, неприятие – "Ну какой же он гений, смотри, вон что сказал!" Сплошной кошмар. Пользуясь случаем, очень прошу: осторожнее, гении, подбирайте слова, не искушайте судьбу, не мучайте потомков! И без того им трудно приходится.

Рихард Вагнер. Композитор, как никакой другой весь увешанный ярлыками, готовыми оценками. Для того, чтобы о нём рассуждать, совсем не обязательно хорошо знать его творчество. Слишком ярлыков много, слишком они привычны. Есть крепкая легенда о том, что Вагнер сочинял музыку с необыкновенным трудом. Из этого можно сразу сделать вывод: "Бездарен". (Хотя можно и не делать.) Есть даже такое выражение: "Вагнеровский тип творчества" – используется как антоним к словосочетанию "Моцартовский тип". Есть другая история, о том, что Вагнер был совершенно ужасным человеком, всех мучил, друзей не имел, жену бросил, так что она, бедняжка, умерла где-то одна и на чужбине. Наконец, его фамилия ассоциируется с нацистским режимом в Германии, потому что его музыка была одной из первых в числе культурных ценностей, поднятых тогда на флаг.

Ну что можно на это сказать? Вагнер действительно был непростым человеком, действительно, вроде бы, не лучших душевных качеств. Женился неожиданно для всех, видимо, и для себя, – вдруг сделал предложение актрисе местного театра, быстро добился согласия. Только потом понял, что не пара она – к тому времени успевшая действительно его полюбить, пару раз вытащить из долговой тюрьмы, пару раз покинуть вместе с ним родные края... Получилось некрасиво. И вот перед тобой, читатель, вопрос из разряда вечных – можешь ли ты позволить себе любить что-то, созданное человеком, который тебе очень не нравится? Большинство отвечает "Нет!", и это нормально, потому что сознание стремится к целостности и на волне эмоций часто отвергает всё, связанное с неприятной личностью. А Вагнера-человека вряд ли можно найти приятным. Известно, например, что он был ярым антисемитом, статьи писал на эту тему (причём в статьях своих придерживался совершенно фантастической аргументации, вроде чего-то вот такого: "Представьте себе еврея-актёра в роли героя-любовника. Представили? Ведь правда дико? Ну вот, я же говорил!.."). А раз нам сам Вагнер не нравится, то вот и музыка его тоже не нравится. Удивительно, как далеко может зайти такое отрицание – произведения Вагнера до сих пор почти запрещено исполнять в Израиле. Люди не могут спокойно их слышать, они сразу вспоминают о взглядах Вагнера, о его статьях. О том, что именно он первым использовал выражения "еврейский вопрос" и "окончательное решение". Они вспоминают о том, во что вылились эти статьи потом, через 50 лет после его смерти.

Но ведь не единственным его занятием было писание статей. Вагнер всю жизнь работал над созданием музыкального, оперного театра нового типа. Во многом нашим нынешним театром мы обязаны именно ему. Это он впервые "изобрёл" оркестровую яму, спрятав от любопытных зрителей всю явно закулисную жизнь оркестра, его натягивание смычков и прочистку труб. Именно Вагнер впервые стал систематически гасить в зале свет во время действия. Сейчас нам это трудно представить, а ведь когда-то сцена была освещена лишь чуть-чуть сильнее, чем партер, в котором во время действия уходили и приходили люди, разговаривали в голос, повернувшись друг у другу и т. д. Вагнеру это, наверное, казалось неправильным. Вагнеру не нравилось, что певцы используют голос только как инструмент, что слова в ариях – только повод написать музыку, а музыка остаётся лишь изящной мелодией. В которую композитор старается втиснуть побольше рулад и пассажей, чтобы певец смог продемонстрировать виртуозность и диапазон своего голоса.

Вагнеру всё хотелось чего-то другого. Его идеей fix было создание нового театра, новой оперы, в которой слова и музыка сливались бы в движении к одной, общей цели. Классическая итальянская опера, с которой Вагнер так боролся, состояла из последовательности отдельных "номеров", арий, между которыми помещались речитативы, почти немузыкальные, с почти молчащим оркестром. Именно это возмущало его, он выдвинул идею "бесконечной мелодии" – неразрывной музыкальной ткани, плавных переходов от одной темы к другой. Оркестр становится равноправным участником действия, всё время рассказывает что-то своё, взаимодействует с актёрами, выходит на первый план, когда они замолкают, вносит единство, не даёт музыке распасться. Оркестр у Вагнера играет примерно ту же роль, что хор в древнегреческой трагедии, он постоянно присутствует на сцене, комментирует происходящее, разъясняет и дополняет непонятное.

Вагнер знал, какое сильное влияние может оказывать музыка на человека. Музыка обращается непосредственно к душе, к эмоциям, к чувствам, она несёт в себе сильные, но неопределённые переживания. Сделать их более определёнными, навести человека на какую-то мысль с помощью музыки очень сложно. С другой стороны, есть поэзия, которая общается скорее с умом. Используя чёткие образы, она окольными путями, через слова, через мысль, добирается до вашего сердца. Вагнер хотел соединить эти два начала. Не просто совместить их в пространстве и времени, но заставить взаимодействовать, дополнять друг друга, наиболее полно вовлекая зрителя, слушателя в действие. Ему казалось неправильным, что музыка и слова пишутся двумя разными людьми, каждый из которых считает своё искусство первичным и главным, использует второе только как предлог и повод. Музыка и стихи должны звучать согласно, мелодия должна подчёркивать главное в словах, придавая им вес и значение, сразу открывая то, о чём обычно читатель романа или зритель в драме может только догадываться – внутренний мир героев, состояния их душ. Ради этого Вагнер старательно избавляется от всех лишних деталей, которые могли бы отвлечь слушателя, рассеять его внимание. Содержание его поздних опер становится почти аскетично – минимум жизненных реалий, бытовых сцен, ненужных подробностей. Тристан и Изольда просто любят друг друга, и при этом не могут быть вместе – со всеми вытекающими последствиями. Что, как, почему – это Вагнер оставляет в стороне. На первом плане – страдания героев, те драматические события, что происходят у них внутри.

И при всём при этом его тут и там упрекали в презрении к душе человека, в чёрствости, холодности, тяге с внешним эффектам. В бездарности во всём, что "не парад". В неумении изображать внутренний мир человека. Что поделать, музыка была непривычна оперному слушателю, она почти шокировала. Вместо оркестра-аккомпаниатора зрителю вдруг предложили развитый симфонизм, игру лейтмотивов, целую музыкальную стихию. Критики, "знатоки" и "любители" оперы были возмущены. "Где наши короткие оперные номера?!" – кричали они. Шумели, писали статьи, бойкотировали спектакли – много разного было.

Вагнер, конечно, достиг своего. После долгих лет нищеты и скитаний он всё-таки дожил до триумфа – фантастической постановки своей тетралогии "Кольцо Нибелунгов", когда представление шло четыре дня подряд, четыре вечера, в специально для этого построенном на склоне горы театре. Одна его теория в конце концов победила. Но зато другая, которую он имел неосторожность не раз высказывать и отстаивать, до сих пор не даёт его музыке стать просто музыкой, вновь и вновь вовлекая её в область политики, принципов, символов. Пропитывает её запахом ненависти. Это ужасно. И это так понятно! Можно сколько угодно рассуждать о том, что "человек сложен", что можно одновременно быть гением и мучить жену или сбрасывать кошек с балкона, – всё равно в последний момент придут эмоции и всё испортят. И пока имя на программке вызывает больше чувств, чем музыка, бессмысленно искать справедливости и спорить о чём-то. Одна надежда – на то самое всё исправляющее, всё проясняющее время.

осень 2000